М.Алданов:
Правда о Ришелье
<Обозначение «Дюк», быть может, памятно читателям старых русских исторических журналов. Так в начале прошлого века именовался в России один из главных создателей Новороссийского края герцог де Ришелье. Именовался он так и официально. Этот замечательный человек не получил настоящего признания у себя на родине. После окончания периода эмиграции он был два раза председателем совета министров, но большим политическим престижем не пользовался. Талейран язвительно говорил о нем: "Ни один французский государственный деятель не знает так хорошо крымских дел, гак герцог Ришелье". Гораздо более благодарную память он оставил после себя в России. В Одессе, как известно, ему поставлен памятник и его именем названа главная улица города. В России же (в "Сборнике Исторического общества") были опубликованы и его письма, и воспоминания его жены - главный биографический материал настоящей статьи.
Всем известна генеалогия рода Ришелье. Прославленный кардинал был старого, но незнатного дворянского рода. Он пожаловал себе герцогство, а равно и десяток других титулов: его потомки одновременно герцоги де Ришелье, герцоги де Фронсак, князья де Мортань, маркизы де Понкурле, графы де Шинон, бароны де Альбре и т. д. Все эти титулы и свое огромное богатство кардинал завещал внуку своей сестры. Сыном второго герцога был маршал де Ришелье, тоже достаточно нашумевший в мире. Он прожил 92 года и оставил о себе не слишком добрую славу - в стиле не то Петрония, не то Толстого-Американца. Таков же, в менее шумном варианте, был его сын, проделавший быструю военную карьеру: он семи лет от роду был полковником драгунского полка; этому удивляться по тем временам не приходилось: полковому командиру семилетнего драгуна шел двенадцатый год. "Надо быть очень осторожным в выборе своих родителей", - говорил Гейне. Но зато, если выбор сделан удачно, то обычно можно быть спокойным за будущее, когда оно не приходится на революционное время.

Будущий градоначальник Одессы был единственным сыном четвертого герцога, иными словами, внуком маршала Ришелье. Маршал не любил своего сына, но внука обожал. "У Армана все мои достоинства и ни одного из моих пороков", - восторженно говорил он. Бывали, впрочем, у маршала вспышки гнева, которые, с точки зрения современной педагогии, едва ли могут быть одобрены. Так, однажды, после большого карточного выигрыша у короля, он подарил внуку сорок луидоров. Недели через две маршал встревожился: верно, Арман сидит без гроша? Честный внук изумился: как без гроша, а сорок луидоров? Маршал в бешенстве швырнул деньги нищему за окно: вот до чего дожил - мой внук не истратил сорока луидоров за две недели! Это рассказывает в своих воспоминаниях один из родственников Ришелье.

Пятнадцати лет от роду бережливого внука женили на 13-летней дочери герцога де Рошешуар. Подобные браки в ту пору были приняты. Вспоминать, однако, по этому поводу Амура и Психею не надо. Психея была безобразна, как смертный грех: уродливое лицо, горб на спине, другой горб на груди. Тридцатью годами позднее герцог Ришелье представил свою жену императору Александру I. Царь был в ужасе: "Что за урод! Господи, что за урод!" - сочувственно говорил он приближенным: Александр Павлович искренно любил герцога. Понять причины этого брака невозможно. Рошешуар-Мортемары, потомки лиможских виконтов, - одна из самых родовитых семей Франции, но какой еще знатности нужно было наследнику десяти титулов! Не нуждался Ришелье и в деньгах своей жены: маршал завещал ему состояние, приносившее 500 тысяч ливров ежегодного дохода.

Правда, и брак был своеобразный. В вечер бракосочетания новобрачный отправился в свадебное путешествие один, или точнее - в сопровождении гувернера. Путешествовал он полтора года, затем вернулся, сделал визит жене и опять уехал. Так продолжалось почти всю жизнь супругов. Эмиграция разлучила их на долгие годы. По словам их родных, герцог и герцогиня очень уважали друг друга. Но, кроме уважения, между ними ничего не было.

Арман Эмманюэль де Ришелье получил хорошее образование. Воспитателем его был аббат Лабдан, впоследствии ставший учителем герцога Энгенского, он скончался, получив известие о расстреле этого своего воспитанника. Лет 17-ти от роду Ришелье был представлен ко двору и вскоре получил высокое придворное звание первого камергера. Как ни велика была тогда власть имени и породы, пожалование этого звания 19-летнему юноше вызвало в Версале ропот.

По-видимому, придворная жизнь не понравилась молодому Ришелье (тогда еще графу де Шинон). Близкий к нему человек рассказывает, что его раздражали злоупотребления, он хотел многое переделать ("reformer les abus"). Если бы искоренять все abus, то и сам он не был бы 19 лет сановником. Вероятно, ему и это приходило в голову: в отличие от своих предков, он был совестливый, печальный человек, лишенный любви к блеску и этикету.

Я не скажу, что это был "кающийся герцог" вроде русских "кающихся дворян". Но, как другие устают от труда, Ришелье устал от праздности. Андрей Белый рассказывает о своем знакомом, старом англичанине: "Бритт тридцать пять лет во фраке ходил по салонам; нажив себе сплин, чтобы бежать такой жизни, однажды он, став на корячки пред леди и лордами, на четвереньках - в переднюю, на пароход и - в Париж". Бежать на четвереньках необязательно, можно уехать и просто. Именно так Ришелье и поступил - вероятно, по тем же побуждениям, что и "бритт". У внука маршала Ришелье, несомненно, было свойство, которое Белый называл "невыдирными чащобами самотерза".

Популярностью при дворе молодой Ришелье не пользовался. Он не любил света, Париж и Версаль ему не нравились. Пытался он сблизиться с непридворными, передовыми людьми, но из этого ничего не вышло. В их обществе он был чужим - очень вредила ему застенчивость. Ришелье много путешествовал, много читал, изучил несколько иностранных языков (впоследствии он совершенно свободно говорил и по-русски). Числился он на военной службе, служил сначала в драгунском, потом в гусарском полку. Разумеется, военная карьера его шла весьма успешно: не следует думать, что 25-летние генералы появились только в пору революции. В таком же возрасте и при старом строе мог стать генералом человек с именем и со связями герцога Ришелье. Но тут скрывалась трагедия, которая в нынешнем мире большого сочувствия не вызовет: никакой войны в ту пору не было.

II

У нас революцию вызвала война. Во Франции войну вызвала революция. Войнам 1792 - 1815 годов предшествовал сравнительно долгий период мира. По-видимому, это необычайно тяготило молодежь того времени. В наши дни старые генералы, случается, говорят о войне с ужасом и отвращением. Тогда настроения были совершенно иные. Чем это объясняется? Нынешние войны кровопролитнее прежних только в абсолютных цифрах; процентное же соотношение потерь к общей численности армий, напротив, тогда было много выше, чем в настоящее время. Под Измаилом, например, погибла в один день треть русской армии и почти вся армия турецкая. За все четыре года последней войны воюющие державы потеряли едва ли более 15-20 процентов своих вооруженных сил. Как бы то ни было, можно было бы показать десятками свидетельств, что молодежь 18-го столетия только о том и думала: где бы повоевать? Так как век был просвещенный, то особенно хотелось воевать за просветительные идеи. Одним ли свободолюбием Лафайета и Рошамбо объясняется их участие в борьбе за независимость Соединенных Штатов? Их поколению повезло. Позднее Америка независимость получила - что же было делать поколению следующему?

В эту пору в большой моде оказалась Россия. Тяга на русскую службу в годы второй турецкой войны была очень велика. Отчасти объяснялась она престижем и славой императрицы Екатерины II. Но идейную сторону этого увлечения преувеличивать не надо. Граф де Дама в ответ на вопрос, почему, собственно, он предложил свою шпагу русскому, а не турецкому правительству, ответил: "Потому что если я провинюсь в России, то мне отрубят голову; а если я провинюсь в Турции, то меня посадят на кол". Дама действительно стал офицером русской армии. Добивались того знатнейшие французские аристократы: Тремуйли, Тальмоны, Булье, Ланжероны и др. Был в числе кандидатов и молодой Ришелье.

Окончательно решилось дело в Австрии. Не надо думать, что Ришелье бежал из Парижа в пустыню. Он бежал в Вену: очень любил этот город. Там у него были большие связи; по бабке своей, принцессе де Гиз, он приходился родственником самим Габсбургам. 10 сентября 1790 года Ришелье обедал у знаменитого князя де Линя, с сыном которого его связывала тесная дружба. Как раз во время обеда к князю прибыл с письмом от Потемкина курьер, офицер русской службы. Он разговорился с молодыми людьми и сообщил им важную новость (в ту пору военные тайны соблюдались плохо): русская армия готовится к штурму Измаила. Крепость эта почти неприступна, и защищает ее сераскир*, человек очень храбрый, - дело будет серьезное.

- Мы только переглянулись, - рассказывает сам Ришелье, - и тут же приняли решение. Оно, разумеется, заключалось в том, чтобы принять во что бы то ни стало участие в штурме Измаила.

Прежде всего, нужно было получить разрешение Потемкина. Его главная квартира находилась в Бендерах. Туда и понеслись Ришелье и де Линь, именно понеслись: дорогу из Вены в Бендеры они проделали в девять дней - скорость, по тем временам, огромная. В Бендерах их встретил молодой француз из того же круга, упомянутый выше граф Дама. Он уже состоял на русской службе, был лично известен Потемкину и на свою ответственность повел своих товарищей прямо к князю.

Ришелье оставил описание этого своего визита, сожалею, что не могу привести его целиком. Потемкин жил не во дворце - какие уж дворцы в Бендерах - но в большом доме, еще недавно принадлежавшем турецкому паше. В первых гостиных было много офицеров, не имевших доступа к главнокомандующему. В последний зал проникнуть было труднее. Это была огромная комната, освещенная бесчисленными свечами. В ней стояло около пятидесяти офицеров в полной парадной форме. Под балдахином находился огромный диван. На нем было шесть дам - красавицы, как на подбор. Тут же сидел "в широкой шубе, напоминавшей халат", огромного роста величественный человек, князь Потемкин-Таврический.

III

Имя Потемкина было в ту пору окружено легендой, или точнее - легендами. Обо всех знаменитых людах при их жизни высказывались суждения разные, и даже прямо противоположные. Позднее - и то далеко не всегда - устанавливается арифметическое среднее истории. Легко себе представить, какое число врагов должно было быть у всемогущего временщика. В 1794 году в Германии появился роман, в котором он был выведен под именем "князя тьмы": роман так и назывался "Der Furst der Finsternis und seine Geliebte". Оговариваюсь, я не читал этого памфлета; но литературный род его достаточно ясен (Лесков о таких произведениях говорил: "Проклятие тому гусю, который дал перо, которым написана сия книга"). По-видимому, написал этот шедевр актер Альбрехт в угоду Платону Зубову. Любопытно то, что вышел этот роман (в 1809 году) в России! Почти через двадцать лет после кончины Потемкина еще были люди, желавшие сделать ему небольшую посмертную неприятность. С другой стороны, были у него при жизни и горячие поклонники. Князь де Линь называл его гениальным человеком. Высокого мнения был о его государственных способностях и Суворов.

Едва ли можно сомневаться в том, что Потемкин был человек выдающийся. Был ли он большим политическим деятелем? Ответ особенно затрудняется тем, что не знаешь, к какому именно отрезку времени отнести дела Потемкина и дела всех вообще русских (да и не только русских) государственных людей последних двух столетий. Россия потеряла Польшу, Финляндию, Латвию, Эстонию, Литву - как теперь расценивать потоки крови, пролитой за эти земли? Ключевский, весьма иронически относившийся к политическим делам того времени, и даже к делам военным (в Чесменской гавани "турецкий флот оказался еще хуже русского"), по-видимому, считал не очень нужным и главное из всех дел князя Таврического: "Крым не стоил и одной войны, а из-за него должны были вести две" (том V, стр. 31).

Этот своеобразный максимализм, столь удивляющий в трудах знаменитого историка, может, конечно, уничтожить все дела Потемкина. Но с ними он уничтожит и очень многое другое. Подобно громадному большинству политиков 18 века, Потемкин твердо верил в необходимость расширения географических пределов своей страны: чем она больше, тем лучше. Если он ошибался, то ошибался со всей своей эпохой. Без такой веры не было бы Российской империи, как не было бы империи Британской. Что и говорить, швейцарская или голландская история неизмеримо счастливее русской, и даже английской. Но, от Кромвеля и Питта до Ллойд Джорджа и Болдуина, какой государственный деятель Англии предпочел бы для своей страны бескровную швейцарскую историю? Едва ли и большевики, главные обличители "буржуазных империалистов", отдают себе отчет в том, что они живут исключительно за исторический счет Потемкиных: если бы советская революция произошла в маленьком государстве, то она ни для кого в мире не представляла бы никакого интереса и была бы через три месяца прекращена извне простыми мерами хозяйственного воздействия. Но и Потемкины не могли думать, что, в перспективе большого отрезка времени, они работают на политбюро.

До нас дошло несметное множество анекдотов о Потемкине. Если верить этим анекдотам, надо было бы сделать вывод, что он по целым дням чистил щеточкой свои бриллианты, запивал то квасом редьку и капусту, то шампанским "перигорские пироги", устраивал неумные выходки, говорил несмешные шутки, а по ночам "предавался оргиям". Между тем, почти все, что было в России сделано или задумано замечательного во второй половине 18 века, от больших государственных планов до русского овцеводства и новороссийской промышленности, так или иначе связано с именем Потемкина. Правда, в области военной главное совершил его подчиненный Суворов, - тут заслуга князя преимущественно в том, что он на этого подчиненного всецело полагался. Но в гражданской деятельности Потемкина у него, собственно, ни одного выдающегося сотрудника не было. Кто же все сделал? Не сами же собой основались Севастополь и Екатеринослав, не сам собой создался Новороссийский край. "Крым не стоил и одной войны" - это все-таки лишь одна из шуток, составлявших несчастную слабость Ключевского, и притом не лучшая. Добавлю, что методы, которыми пользовался Потемкин, по нынешним временам могут вызвать мысли меланхолические. Через полтора столетия после него на тех же местах, в городах, им созданных, идет гражданская война: подходят к городу большевики или петлюровцы, - начинается паническое бегство населения, обычно следует резня. Первое распоряжение Потемкина при захвате татарских областей: обеспечить населению полную свободу веры, мечетей не трогать, дать татарскому дворянству права дворянства русского. А кто хочет уйти в турецкие земли, тем не препятствовать, выдать пропускные свидетельства и снабдить деньгами на дорогу.

По создании екатеринославского наместничества он принимает решение: основать университет и консерваторию. Правда, ни университет, ни консерватория не основываются, но мысль все же заслуживает внимания: много ли, например, университетов и консерваторий основали по сей день в Индии англичане? Не подлежит сомнению, что Потемкин по разным причинам, всего больше по своей хандре, не осуществил и десятой доли того, что хотел осуществить. Отсюда и "потемкинские деревни" - то, что вместе с "завещанием Петра Великаго" может считаться коньком средних европейских знатоков новой русской истории. Возможно, что некоторая доля правды в этих "потемкинских деревнях" и была. Но дошедшие до нас распоряжения князя по подготовке путешествия императрицы основы для такой легенды не дают. Он предписывает Синельникову: "Чтобы город был в лучшей чистоте"... "Безобразящие строения разломать или скрыть"... "Сверх исправности в делах, должны все быть в совершенном опрятстве" и т. д. Так, наверное, с сотворения мира поступали в подобных случаях везде и всегда. Несвойственный времени либерализм проявляет он и в отношении солдат. За всю историю России, вплоть до царствования Александра II, никто не заботился о солдатах так, как Потемкин. В 18 веке он был в этом отношении совершенным исключением: многие из его столкновений с генералами происходят на этой почве. Чисто военные предписания Суворову он отдает редко и неохотно. Потемкин был главнокомандующим, генерал-аншефом, президентом Военной коллегии, гетманом казацких, екетеринославских и черноморских войск и т. д. (полный список всех его чинов и должностей занял бы около сорока строк), но своих военных способностей он, кажется, не преувеличивал. Однако из-за недостаточно бережливого отношения к человеческой жизни, к "пушечному мясу", он иногда устраивал бурные сцены и Суворову: первое дело - "сбережение людей". "Прикажи, мой друг сердешный, командирам, - пишет он, - чтобы людей поили квасом, а не водою и чтобы кормили их травными штями". В другом письме он советует, правда в предположительной форме, при распределении наград опросить полки, "кого солдаты удостоят между себя к получению медалей". Безусловно запрещает он жестокие наказания, применявшиеся и Фридрихом, и Нельсоном, и Румянцевым, и совершенно равнодушно относится к ропоту и насмешкам своих генералов. Кн. Цицианов пишет на него памфлет, в котором над Потемкиным издевается солдат Сергей Двужильный: погубил, мол, армию, ведь "наш брат палку любит". Все остальное в этом памфлете было столь же верно и столь же остроумно.

Не будем преувеличивать: изображать Потемкина просвещенным гуманистом не следует и незачем. Но во многих отношениях, на фоне времени жестокого, он выделяется ярко и необычайно. Во всяком случае, принадлежал он к очень большой государственной традиции, которая началась с Ордына-Нащокина и кончилась с графом Витте.


Человеческий же образ Потемкина нам непонятен; художественный портрет его был бы под силу одному Толстому. Кажется, Толстой о таком портрете и подумывал: в "Федоре Кузьмиче", без всякой причины, без всякого отношения к сюжету, начат (и не докончен) рассказ о столкновении между Потемкиным и Алексеем Орловым. Думаю, впрочем, что автор "Федора Кузьмича" от этого портрета в конце концов отказался бы: путь, по которому Потемкин пришел к власти, вызывал у Толстого такое отвращение, что никаких смягчающих обстоятельств, никаких поправок на нравы эпохи он принять никак не мог бы.

Очень велика тут вдобавок двойная опасность анекдота и олеографии. На основе анекдотов можно написать о Потемкине какую угодно олеографию, от "князя тьмы" до Микулы Селяниновича. Для иностранных авторов, знающих и любящих тайны славянской души, он был, разумеется, настоящим кладом. В некоторых своих действиях Потемкин иногда представляется живой пародией на boyard russe в изображении французского романиста. "Боярином", как известно, он не был, - родовая знать его ненавидела, да и он очень ее не любил. Потемкин и вообще людей любил не слишком, - видел на своем веку немало. Тиберий, выходя из сената, говорил: "О, люди раболепные!.." Мог сказать это и князь Таврический. Был он, впрочем, чрезвычайно переменчив. В одном из своих писем Потемкин говорит о присущем ему "екстазисе". И в самом деле, экстаз - одно из характернейших его свойств. Это был эстет, без задерживающих центров, не знавший грани между возможным и невозможным, потерявший чувство размера и в политике, и в частной жизни.

Удивительны его письма к женщинам - так из современников Потемкина писал только Мирабо. За два года до смерти он безумно влюбляется в Прасковью Андреевну Потемкину (рожденную Закревскую) и долго уверяет себя в том, что испытывает к ней отеческое чувство (она вдвое его моложе). "Сила твоих бесподобных доброт делает меня поетом", - пишет он. Потемкин обещает выстроить ей дворец - "дом в ориентальном вкусе, со всеми роскошами чудесными", подробно описывает эти "роскоши", свидетельствующие о необычайном богатстве фантазии: "В круг по другим местам разные будут живописи: Купидон без стрел и в чехотке, Венус вся в морщинах, Адонис в водяной болезни... А на главном месте лутчим живописцем напишется моя несравненная душа, милая Прасковья Андревна, с живностью красок сколь будет возможно: белое платьецо, длинное, как сорочка, покроет корпус, опояшется самым нежным поясом лилового цвета, грудь открытая, волосы, без пудры, распущенные, сорочка у грудей схватится большим яхонтом" и т.д.,- сокращаю рассказ. И тут же, рядом с Прасковьей Андреевной, "фонтан из разных приводов издаст благоуханные воды, как то: розову, лилейную, жасминную, туберознуго и помаранцевую"... Особенно характерно перечисление благоуханных вод - напоминает оно Шехерезаду, но эти жасминные и помаранцевые воды вызывают у читателя и смутную тревогу.

"Екстазис" уживался в нем с припадками совершенной меланхолии. Князь Потемкин, по современной терминологии, должен быть причислен к неврастеникам. Перед последним своим отъездом из Петербурга, после своего знаменитого праздника в Таврическом дворце, он за обедом вдруг сказал приближенным: "Может ли человек быть счастливее меня? Все, чего я ни желал, все прихоти мои исполнились как будто каким очарованием. Хотел чинов - имею, орденов - имею, любил играть - проигрывал суммы несметныя, любил давать праздники - давал великолепные, любил покупать имения - имею, любил строить дома - построил дворцы, любил дорогия вещи - имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких... Словом, все страсти мои в полной мере выполняются". - И тут Потемкин, ударив кулаком по фарфоровой тарелке, разбил ее вдребезги, вышел из-за стола и удалился в свою опочивальню.

Вслед за Шехерезадой - Экклезиаст.

Через несколько месяцев он умер. В Яссах заболел, выехал в Николаев, в пути почувствовал себя худо. 5 октября 1791 года на большой дороге велел остановиться. "Теперь некуда ехать. Я умираю... Выньте меня из кареты, хочу умереть в поле"... Через три четверти часа князь скончался. "Се satrape si grand par son genie, si petit par sa faiblesse, si gigantesque dans ses projets, si ridicule dans ses manies", - говорит о нем его французский гость.

IV

Ришелье, де Линь и Ланжерон прибыли в ставку Потемкина поздней осенью 1790 года. Людей, выросших при версальском дворе, никакой другой двор не мог удивить блеском. Но ставки, подобной потемкинской, в истории, вероятно, и в самом деле никогда не было. При верховном главнокомандующем находилось шестьсот человек прислуги, двести певчих и музыкантов, драматическая труппа, свой балет и двадцать ювелиров - для изготовления подарков очередным дамам сердца Потемкина. Для больших праздников устроена была огромная подземная галерея, - ее описывает в своих воспоминаниях графиня Головина. Мебель была покрыта розовой и серебряной материей, такие же были ковры. Курились арабские куренья, все было в восточном стиле. Воюя с турками, Потемкин в их обычаях многое одобрял. Но питался он без предписанной туркам воздержанности. Завтраков и обедов в день было шесть. Ланжерон рассказывает, что в пору своей предсмертной болезни Потемкин, трясясь от лихорадки, съел при нем за обедом огромный кусок ветчины, целого гуся, несколько цыплят и выпил неимоверное количество кваса, меда и вин. Остается только делать предположения, как он питался, когда не был на смертном одре.


Во время обеда играл оркестр, составленный из малороссийских, еврейских и итальянских музыкантов. Потемкин очень любил музыку, но понимал ее по-своему. Музыкальные идеи у него были столь же своеобразные, как все остальное. В оркестровку "Тебе Бога хвалим" введены были, например, пушки: при стихе "свят, свят, свят" по знаку дирижера батарея из десяти орудий гремела беглым огнем. Солистов в Бендерах найти было, по-видимому, трудно, но русский посол в Вене обещал князю прислать ему отменнейшего клавесинщика. Клавесинщик был и в самом деле недурной: это был не кто иной, как Моцарт.

Автор "Реквиема" - в драме Пушкина некоторое подобие птички Божьей - в ту пору, как, впрочем, почти всю жизнь, бедствовал совершенно. Моцарт был такой же "гуляка праздный", как Сальери - убийца. Ни от какой работы он не отказывался: уроки музыки детям - можно; танцы для придворного бала - отлично; пьеска для часов - отчего же нет? В одном из своих последних писем к жене (от 3 октября 1790 года) Моцарт сообщает: "Только теперь могу себя заставить написать адажио для часовых дел мастера, чтобы несколько дукатов попрыгали в твоих ручках, милая жена моя. Ах, если бы хоть дело шло о музыке для больших часов, стенных или башенных"... Обращался он за помощью к "уважаемому и мудрому муниципалитету Вены", но без большого результата. "Уважаемый и мудрый муниципалитет" предложил ему место без жалованья. Теперь везде стоят памятники Моцарту; но похоронили его, по бедности, в общей яме - дело нередкое. Замученный безденежьем, долгами, работой на часовых дел мастеров, он принял предложение отправиться на службу в оркестр московитского фюрста, но не успел: умер (почти одновременно с Потемкиным). Очень жаль, что не успел: по крайней мере, в первый и в последний раз в жизни ему хорошо заплатили бы - московитский фюрст был пощедрее немецких. Да и зрелище было бы интересное: местечковый бендерский оркестр с пушками - с Моцартом в роли солиста!

V

Потемкин принял французских офицеров очень любезно. Он любил иностранцев и всю жизнь был ими окружен. О некоторых из его приближенных и не скажешь, кто они, собственно, были по национальности: родились в одной стране, служили в другой, перешли на службу в третью. Граф де Дама в ставке русского главнокомандующего трижды в неделю носил русский военный мундир, а в остальные дни - французский. Позднее он стал главнокомандующим армии неаполитанского короля, потом просился на службу к Габсбургам, а по восстановлении Бурбонов на престол поступил на французскую службу снова. Вернулся на круги своя ветер, двадцать пять лет носивший его по миру. Этому ветру мы обязаны двумя томами интереснейших мемуаров.

Я не знаю в точности, где именно познакомился Ришелье с Суворовым. Но граф де Дама, познакомившийся с ним несколько раньше, под Кинбурном, оставил об их первой встрече весьма забавный рассказ.

- Я устроился у себя на канонерке, - рассказывает Дама, - и начал писать письмо моей сестре (графине де Симиан). Вдруг ко мне запросто зашел человек в одной рубашке и спросил меня, кто я такой. Я назвал свою фамилию и добавил, что привез генералу Суворову письмо от принца Нассауского. "Очень рад познакомиться с вами, - ответил человек в рубашке, - Суворов - это я, как видите, он человек простой". Дама остолбенел от изумления. Генерал осведомился, кому именно он пишет, и узнав, что сестре во Францию, немедленно изъявил желание тоже написать ей, хоть, естественно, отроду о ней не слыхал. Действительно, он тут же написал письмо на четырех страницах; графиня де Симиан так ничего в этом письме и не поняла. Затем Суворов попросил графа Дама пожаловать к нему на обед завтра, ровно в шесть часов. В означенное время Дама явился, но, к все росшему его изумлению, ему в ставке объяснили, что он ошибся: Суворов обедает в шесть часов утра. "Не скрываю, - пишет граф, - сопоставив этот визит и это приглашение, я пришел к мысли, что имею дело с сумасшедшим". Все же на следующий день Дама явился в ставку утром, в шесть часов. "Генерал бросился мне на шею с ужимками, вызвавшими у меня беспокойство, угостил меня рюмкой какой-то жидкости - она обожгла мне рот и желудок, - сам тоже выпил рюмку с гримасой, от которой случился бы выкидыш у маркитантки, и повел меня к столу..." После потемкинских пиров суворовский обед поверг графа в полное уныние - так он был скуден и отвратителен на вкус. После обеда Суворов очень долго молился. Граф Дама меланхолически добавляет, что и сам он обычно молится по окончании трапезы, "но на этот раз я не поблагодарил Господа Бога: Он справедлив и сам знает, что за такой обед я Ему ничего не должен, - встав из-за стола, я был голоднее, чем перед обедом".

Сходные впечатления были у Ришелье. "Суворов обедает утром, - пишет он, - ужинает днем, спит вечером, часть ночи поет, а на заре гуляет почти голый или катается в траве, что, по его мнению, очень полезно для его здоровья..."

Не надо, однако, думать, что французские офицеры не оценили Суворова. "Это был один из самых необыкновенных людей века, - говорит Ланжерон, - великий полководец и великий политик". С большим уважением отзывается о русском генерале и герцог Ришелье.

В ставке Потемкина, принимая участие в его пирах, французы пробыли всего три дня. 14 ноября им, согласно их просьбе, было разрешено отправиться на театр военных событий.

VI

На левом берегу Килийского рукава Дуная, между озерами Ялнух и Катлабух, стояла крепость Измаил. Она была обнесена четырехсаженным земляным валом, вокруг него шел глубокий ров. На валу стояло до трехсот орудий. Гарнизон насчитывал 35 тысяч бойцов; из них значительную часть составляли янычары. Защищал крепость паша, имя которого мемуаристы и историки называют по-разному: Андозл, Ахмет, Мехмед. Во всяком случае, это был сераскир, т. е. командующий армией. В Турции паши различались по числу конских хвостов (бунчуков), выносившихся перед ними на парадах. Этот сераскир был трехбунчужный, т. е. высший по рангу, паша и вдобавок - человек очень храбрый. Ответ его на предложение сдаться историки тоже передают различно - как ответ генерала Камбронна при Ватерлоо, имеющий, как известно, и величественный, и не величественный варианты. По одной из традиций, сераскир сказал: "Скорее Дунай потечет вспять и небо рушится на землю, чем Измаил сдастся неприятелю".

Осаждал крепость еще в 1789 году князь Репнин, пытался взять ее штурмом Рибас. Из этого ничего не вышло. Последним главнокомандующим был Гудович. Между генералами возникли нелады, образовался "сейм", как говорит пренебрежительно Потемкин. Военный совет постановил отказаться от осады. Но еще до получения известия об этом Потемкин, преимущественно по политическим соображениям, принял другое решение. 25 ноября он написал Суворову: "Остается предпринять с помощью Божией на овладение города. Для сего, Ваше Сиятельство, извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду".

Суворов действительно поспешил. 2 декабря он, в сопровождении одного казака, прибыл в армию. Через 9 дней начался штурм, закончившийся падением крепости, в благодарственном рескрипте Потемкину было сказано: "Измаильская эскалада города и крепости почитается за дело, едва ли еще где в истории находящееся". Почти то же самое говорят французские участники дела: "Самый замечательный штурм, который, по-моему, когда-либо происходил. Я рад и счастлив, что участвовал в нем, но был бы весьма расстроен, если бы пришлось опять увидеть это зрелище", - пишет Дама. "За много веков не было столь необыкновенного военного события", - говорит граф Ланжерон. Оба, по-видимому, беспристрастны, так же, как Ришелье. Все трое в самом ужасном виде изображают резню, последовавшую за взятием города.

Разумеется, в настоящей статье не может быть описан штурм Измаила. В трудах историков и мемуаристов есть немало подробных его описаний. Существует также художественная картина - в седьмой и восьмой песнях байроновского "Дон Жуана". Байрон несколько путался в русских именах: "Они кончаются на "ишкин", "ускин", "ифкчи", "уски". Я приведу из них одно лишь: "Рузамуски". Приводит он, впрочем, кроме Разумовского, и несколько других имен - в большинстве столь же точно: Шерематов, Мускин-Пускин и т. д. (Суворов у него рифмуется с lover of, из чего надо заключить, что Байрон произносил "Северов" с ударением на первом слоге.) Единственным источником послужил для знаменитого поэта труд Кастельно, тоже далеко не безукоризненный в смысле точности. Именно благодаря этому я и напоминаю здесь о "Дон Жуане": Кастельно рассказал в своей книге происшествие, случившееся при штурме с герцогом Ришелье. Байрон это происшествие использовал, приписал своему герою Дон Жуану, развил, изменил и построил на нем дальнейшее развитие поэмы.

Происшествие это заключалось в следующем. Штурм начался ночью, в темноте, задолго до рассвета. Незабываема картина боя, которую дает в своих воспоминаниях Ришелье (так правдиво, кажется, до Стендаля никто войны не описывал): совершенная тьма, крики "ура!" и "Алла!", адский огонь, отсвечивающийся в водах Дуная, непрестанный бешеный лай, вой, визг собак, которых в Измаиле, как во всех турецких городах, было великое множество... Ришелье был причислен к отряду генерала Маркова, но случайно потерял в этом аду свою часть, присоединился к другой и с ней ворвался в главный, последний бастион гибнущей крепости. Там укрылись все женщины Измаила. Защищал этот бастион сам сераскир. Старый паша, стоя под зеленым балдахином, совершенно спокойно встретил ворвавшихся врагов. Вбежавший одним из первых англичанин, офицер русской службы, предложил ему сдаться. Не говоря худого слова, сераскир выстрелил в него из пистолета, убил его и в ту же секунду был поднят на штыки. Выбежав из бастиона, Ришелье увидел, как два солдата схватили маленькую турчанку. Он бросился на них и осыпал их бранью. Не знаю, поняли ли солдаты французскую брань герцога, или к тому времени он успел заучить кое-какие русские выражения, - турчанка была ему тотчас отдана. Долго он ее оберегал в часы этой нескончаемой ночи и затем, к своему великому горю, потерял ее!

За штурм Измаила Ришелье получил Георгиевский крест и, по словам Гримма, был на седьмом небе. Но, по-видимому, ночь эта надолго отбила у него охоту к войне. "Надеюсь, я никогда больше не увижу столь ужасного зрелища", - пишет он. Ришелье не был рожден для военной карьеры. Недели через три после падения крепости он вернулся в бендерскую ставку. Потемкин встретил его чрезвычайно любезно и предложил взять с собой в Петербург. Императрице уже было известно, что в ее армии служит человек, принадлежащий к столь знаменитой французской семье (в одном из своих писем к Гримму она упоминает о Ришелье, добавляя, что, по общему отзыву, он замечательный юноша). Ришелье отклонил это предложение и попросил у Потемкина разрешения вернуться в Париж: получил известие о тяжкой болезни своего отца.

VII

В Париже, куда вернулся Ришелье после штурма Измаила, на него посыпались несчастья. Умер его отец. Одновременно выяснилось, что их семья почти разорена. Куда делось состояние, приносившее до 500 тысяч ливров ежегодного дохода, - непонятно. Ришелье, человек совершенно бескорыстный, отказался от остатка доходов в пользу кредиторов и двух своих сестер, которых нежно любил. Но главное горе было не в разорении. Шел 1791 год. Медовый месяц революции кончился. Начиналось обычное в революционной истории время: классический переход от всенародного восторга к всенародному ужасу.

Прежде, с детских лет, всю жизнь, все было так ясно: двор, имения, военная служба. Теперь ничего не оставалось ни от двора, ни от имений, ни от службы, по крайней мере - на родине. Перед баловнем судьбы сразу стало много тяжелых вопросов: как жить? чем жить? где жить?

Он решил уехать, "французская эмиграция трусливо бежала", - писал один русский историк-публицист лет тридцать тому назад, когда и у нас все было довольно, ясно. На старости лет этот историк - честнейший, прекрасный человек - нежданно-негаданно сам стал эмигрантом и трагически окончил свои дни в Чехословакии. От тюрьмы, сумы и эмиграции политическому деятелю вперед зарекаться не стоит.

Ришелье, как и большинство французских эмигрантов, бежал не по трусости. Не по храбрости остались во Франции другие. Чаще всего дело это определялось случаем, отчасти и модой. Очень многие уезжали потому, что так было принято - "все уезжают". И почти никто из этого тогда трагедии не делал: ведь уезжаем на три месяца, ну на полгода, пустяки!

Кажется, Ришелье несколько обидело то, что Людовик XVI отнесся к нему без достаточного доверия. Во всяком случае, настроен он был серьезнее, чем большинство его товарищей по судьбе. Ему и до того возвращаться во Францию из России не хотелось, он сам говорит: "Ехать в Париж мне было страшнее, чем было бы трусу участвовать в штурме Измаила". Покинул он родину в августе 1791 года легально, получил заграничный паспорт, и это позднее очень благоприятно отразилось и на его судьбе, и на судьбе его близких. В пору страшных революционных законов против эмигрантов и их родственников, оставшихся во Франции, жена герцога, "femme Richelieu", неизменно ссылалась на то, что ее муж не эмигрант: он не бежал, а уехал с законным паспортом. Так герцогиню очень долго и не трогали, посадили ее в тюрьму лишь при Робеспьере.

Ришелье отправился не в Кобленц, а в Петербург. Там его встретили превосходно. Императрица Екатерина была с ним чрезвычайно любезна, 25-летнему иностранцу был дан чин полковника, его пригласили бывать запросто в Эрмитаже. Он был в полном восторге. Разочарование пришло позднее.

Стар, обычен, неизменен путь всех эмиграций. Люди, естественно, уезжают в те страны, в которых могут рассчитывать на сочувствие общественного мнения и правительства. В сочувствии им вначале никогда и не отказывают. Первых французских эмигрантов встретили восторженно даже в Германии, которая гостеприимством никогда особенно не славилась. Графу де Артуа и его свите при их въезде в Кобленц на улицах бросали цветы. Несколько позднее их забрасывали грязью (говорю и о цветах, и о грязи не в переносном, а в буквальном смысле). Сперва у всех эмигрантов были деньги, они вносили "нездоровое оживление" в жизнь небольших немецких городков. Потом остались они без гроша, их надо было кормить, доставать им работу, чуть только не отбирать хлеб у своих. А враги их во Франции шли от удачи к удаче, - "ничто у людей не имеет такого успеха, как успех". Со своей стороны, французы, особенно парижане, были от Германии в восторге. Много забавного случилось, например, с Риваролем: знаменитому остроумцу не перед кем было блистать. Les Allemands se cotisent pour comprendre un bon "mot", мрачно говорит он.

В России, да еще в Англии, относились к эмигрантам лучше, чем в других странах. Вначале императрица Екатерина оказывала им гостеприимство с восторгом. Именно в это время и попал в Петербург Ришелье. В германских землях дело уже обстояло иначе. Поход на Париж герцога Брауншвейгского закончился в 1792 году полным провалом. Венское правительство объявило, что с 1 апреля 1793 года перестанет платить жалованье эмигрантскому корпусу принца Конде. Положение людей, входивших в этот корпус, сразу стало трагическим, - денег больше почти ни у кого не оставалось. Тогда в Петербурге возник так называемый крымский проект: предполагалось перевести в недавно завоеванный Крым армию принца Конде. Инициатором этого плана был Ришелье, подписал документ Платон Зубов, а кто был автором - сказать трудно.

Документ этот, состоящий из 33 параграфов, и трогателен, и в некоторых отношениях курьезен - особенно по необыкновенной своей цифровой отчетливости. Русское правительство отводило французской эмиграции на берегу Азовского моря "630 000 arpents russes gu'on nomme deciatine". Надлежало образовать две военные колонии. Каждая колония делилась на десять округов, каждый округ - на пять деревень. В каждой деревне должны были поселиться "сорок мушкетеров-дворян и двадцать мушкетеров-недворян (roturiers). Каждому мушкетеру-дворянину отводилось шестьдесят десятин земли, недворянину - тридцать (офицерам же - по триста). Кроме того, каждому поселенцу, независимо от происхождения, давались две кобылы, две коровы, шесть овец. Получали колонисты, по проекту, и жалованье. Генеральным инспектором эмигрантской колонии назначался сам принц Конде, а ее губернатором - герцог Ришелье.

С этим проектом и с двумя бочонками золота на расходы по перевозке армии в Крым Ришелье в конце 1792 года выехал в Германию в эмигрантский штаб. По словам Круза-Крете, предложение императрицы было эмигрантами встречено "пренебрежительно", за что им тогда немало досталось упреков и ругательств и от русских, и даже от французских современников. В самом деле, нищим людям, которым некуда деться и нечего есть, предлагают жалованье, предлагают землю в благословенном, солнечном краю, а они ломаются, капризничают, изображают бар! Разумеется, неблагодарные дураки, если не совершенные проходимцы. Ростопчин писал:

и дураки, и проходимцы. Мы к этому так отнестись не можем. Когда надежды разбиты, когда делать больше нечего, когда люди начинают терять веру в себя и изверились во всем остальном, в противовес полному отчаянию неизменно появляется нечто неожиданное, поражающее, дикое. Скажем символически кратко: Парагвай.

Крым был Парагваем французской эмиграции.

VIII

Эмиграция - не бегство и, конечно, не преступление. Эмиграция - несчастье. Отдельные люди, по особым своим свойствам, по подготовке, по роду своих занятий, выносят это несчастье сравнительно легко. Знаменитый астроном Тихо де Браге в ответ на угрозу изгнанием мог с достаточной искренностью ответить: "Меня нельзя изгнать, где видны звезды, там мое отечество". Рядовой человек так не ответит - какие уж у него звезды! При некотором нерасположении к людям, можно сказать: рядовой человек живет заботой о насущном хлебе, семьей, выгодой, сплетнями, интересами дня - больше ничего и не требуется, Фр. Альб. Ланге, напротив, уверял, что в Германии аптекарь не может приготовить лекарства, не сознав связи своей деятельности с бытием вселенной. Второе утверждение в сто раз лживее предшествующего, но ведь преувеличено и первое. Не выносят и рядовые люди сознания полной бессмыслицы своей жизни. Эмигранты же находятся в положении исключительном: внешние условия их существования достаточно нелепы и сами по себе. Простая житейская необходимость давит тяжко, иногда невыносимо. Велик соблазн подогнать под нее новую идею - и чего только в таких случаях не происходит! Необходимость гонит людей в Парагвай - можно придумать идеологию и на этот случай. Но проникся ли парагвайским патриотизмом кто из русских людей, поступивших в Парагвае на службу? Усвоил ли твердую веру в то, что Чако должен быть отбит у Боливии и что стоит отдать жизнь в борьбе за парагвайский Чако?

Ту же драму пережили и французские эмигранты, когда Ришелье явился к ним с крымским проектом. Конечно, он говорил им, что проект его временный, что армия вернется к борьбе. Эти доводы - в них была доля правды - как коса на камень натыкались на горестное, раздраженное недоумение. Какой Крым? Зачем Крым? При чем тут мы? При чем тут Франция, династия Бурбонов, борьба с революцией? Жалованье, лошади, овцы - все это отлично, но мы не наемники, и жизнь не может иметь для нас разумного смысла, если мы отправимся колонизировать чужую землю для чужого народа!

Может быть, были и соображения практические. Принц Конде и его армия знали о Крыме (еще почти диком в ту пору) меньше, чем мы знаем о Парагвае. Если принять во внимание способы передвижения той эпохи, то Крым был от Рейна географически едва ли не дальше, чем Парагвай от Парижа. Вероятно, люди передавали друг другу всякие ужасы: малярия, ядовитые змеи, земляные блохи. Но главное было, наверное, не в этом. Граф Ростопчин ровно ничего не понял в тяжелой, мучительной драме этих несчастных людей, сбитых с толку событиями.

Ришелье, по-видимому, понял эту драму лучше. Не буду излагать дальнейшую историю крымского проекта. Скажу только, что Ришелье остался с армией. Конде предложил ему полк "Рыцарей короны". Ришелье отклонил это предложение, но остался при эмигрантской армии на должности военного агента России (венский кабинет возобновил субсидию Конде). С этой армией он и проделал катастрофические походы следующих лет; участвовал во многих делах и вел себя примерно. Однако война того времени его, по-видимому, угнетала. На западном фронте она была более жестокой, чем в Южной России. Еще худшие вести доносились из Франции: там, как всегда при гражданской войне, зверства были не исключением, а правилом. С другой стороны, есть основания думать, что эмигранты на Ришелье косились. Правда, вопрос о подданстве, о гражданстве тогда ставился не так, как теперь. Но все же странно было французам, что человек, носящий одну из самых знаменитых фамилий Франции, состоит в их армии военным агентом другой державы.

Сам Ришелье, по-видимому, уже принял решение. В восстановление Бурбонской династии он верил плохо. "У французов будет король, - писал он, - но не король из дома Бурбонов". Не надо тут особенно восторгаться его политической проницательностью - так тогда думали очень многие, и почти все проглядели будущего "короля", в ту пору молодого республиканского офицера. Один из немногих, Талейран неизменно утверждал: "Якобинцев задушит только якобинец"...

Ришелье над Францией поставил крест надолго - в тайных мыслях, быть может, навсегда. С большим рвением принялся он изучать русский язык. В одном из своих писем к Андрею Кир. Разумовскому (переписывались они, конечно, по-французски) он вдруг, очевидно в доказательство своих успехов, вставляет следующую русскую фразу: "Я начинаю лучше говорить и разуметь и уверен, что я скоро и с малым трудом довольно узнаю и совсем едва все понимаю, что для службы надлежит"... Затем снова переходит на французский.

Он стал "Эммануилом Осиповичем де Ришелье", таким на всю жизнь и остался. Впоследствии, через четверть века, с восстановлением Бурбонов на престоле, Ришелье оказался главой французского правительства; но русской стихии из своей души не вытравил тогда. С некоторым удивлением читаем мы письма, которые он писал из Франции в последние годы своей жизни. В одном из них он пишет о "чистом, свободном воздухе наших степей" - дело шло о степях Новороссии. В другом письме, выражая одному из одесситов сочувствие по случаю трудного положения одесской хлебной торговли, он добавляет, что, к счастью (heureusement), во Франции тоже ожидается плохой урожай, следовательно, новороссийские дела могут поправиться. Письмо для французского министра-президента довольно неожиданное.

IX

В марте 1795 года Ришелье вернулся в Петербург. Но теперь его там встретили совершенно иначе, нежели три года тому назад. Императрица больше герцога в Эрмитаж не приглашала. Платон Зубов принял его чрезвычайно грубо - не ответил на поклон, не подал руки. В письме к Разумовскому от 11- 12 мая 1795 года Ришелье говорит: "По словам Эстергази, способ обращения со мной должен показать французам, что им надеяться не на что; желаю отбить охоту (degouter) у тех французов, которые уже в России или которые хотели бы сюда приехать".

Коварной тактики тут, вероятно, не было, но эмигранты несколько надоели и в Петербурге. В германских странах наскучили их просьбы о поддержке. Одно дело - принц Конде, принимающий у себя в Шантильи, до революции, европейских монархов: другое дело - принц Конде, просящий в Вене о субсидии. Монморанси, учитель французского языка в Лондоне, - не то, что Монморанси в Версале - первый барон христианской эпохи (хоть первым бароном он остался и вне Версаля). Европа не переносит "социального деградированья" в затяжном виде. В России было, возможно, и не совсем так. С. Р. Воронцов однажды сказал самому графу д'Артуа, брату Людовика XVI: "Человек, в жилах которого течет кровь Генриха IV, не должен попрошайничать, - надо с оружием в руках бороться за свои права!.." Но эта выходка была, по-видимому, исключением. В действительности, в России прошла мода на эмигрантов. Со всем тем, жаловаться многим из них никак не приходилось. Некоторые получили в подарок имения. Полиньяки, Шуазели, Эстергази стали помещиками Киевской, Волынской губерний. Брой, Ланжерон, Ламбер, Отишан, Кенсонна были зачислены в русскую армию. Герцог Ришелье получил кирасирский полк.

О недолгом царствовании Павла Петровича распространяться не приходится. Именно в эту пору войска принца Конде пришли в Россию. На их долю выпало много бед, но такова же была в то царствование судьба коренных русских людей. Ришелье для начала получил генеральский чин, затем был отставлен от службы, снова принят, снова отставлен, "он исчерпал на себе все виды немилости", - кратко сообщает Ланжерон. "Je n'ai pas d'autre desir quo d'etre уволен le plus tot possible"*, - писал Разумовскому сам Ришелье. Желание его через некоторое время исполнилось. Как-то в окрестностях Петербурга произошел пожар; Ришелье со своими кирасирами "самовольно" отправился тушить - и получил чистую отставку.

Он остался без гроша, жил на полтора франка в день. Тем не менее, мысль о возвращении на родину не приходила ему в голову. Собственно, вернуться во Францию уже было можно: революция кончилась, страной правил генерал Бонапарт.

Отношение эмигрантов-роялистов к Наполеону - страница истории замечательная. Некоторые из них прекрасно понимали, что он положил конец революции - и сделал это гораздо умнее и искуснее, чем предполагали и тщетно старались сделать они. "Презираю людей, которые пытаются отрицать душевную силу и военный гений этого необыкновенного человека, - писал в 1808 году легитимист из легитимистов граф де Дама. - Ах, отчего он не Бурбон! С каким восторгом я посвятил бы свою жизнь службе в армии под его руководством. Быть врагом своих соотечественников - самая худшая участь, которая может постигнуть француза. Но я не могу служить человеку, не принадлежащему к роду моих повелителей, хоть он и в тысячу раз талантливее, чем люди, бывшие моими повелителями"...

Ришелье таких мыслей не высказывал. Может быть, и он думал так же. Скорее, по самой природе своей он был не способен к крутой перемене в делах и взглядах - не был настоящим политическим деятелем. В свой лагерь потерял веру, но в другой переходить не желал. Конечно, при некоторой настойчивости, он мог вернуться на французскую службу. Бонапарт в синюю кровь не верил нимало, но по политическим причинам старался приблизить к себе родовую знать. Официально (до общей амнистии 6 флореаля Х года) все оставалось по-старому, чуть только не как при Робеспьере: французские эмигранты, "поднявшие руку на родину", считались страшными преступниками и злодеями. В действительности, почти каждый, кто хотел, мог без особых трудностей приехать во Францию. Наполеон (сам чуть не ставший эмигрантом) отлично знал, что ему служат на ответственных должностях не такие преступники и злодеи (чего стоил один Фуше!). Относился он к военным талантам офицеров армии Конде с некоторой иронией, но враждебных чувств к эмиграции у него не было.

Ришелье счел все же возможным ненадолго съездить в Париж: надо было добиться возвращения остатков имущества. По сенатус-консульту 6 флореаля эмигрантам возвращалось то имущество их, которое после конфискации не было продано государством частным лицам. Но обставлено это было неприятными формальными условиями (признание нового строя и т. д.). Ришелье идти на них не хотел, и, по-видимому, в Париже эта история приняла характер довольно курьезный. Сам Ришелье к Наполеону не являлся, но его жена сделала визит Жозефине. По доброте своей, Жозефина неизменно хлопотала перед мужем за всех эмигрантов. Вдобавок, как у большинства незнатных дворян, аристократизм у нее был слабостью; вероятно, ей было лестно, что к ней обращается за протекцией герцогиня Ришелье, дочь герцога Рошешуара.

Со своей стороны, Ришелье пошел на уступки - написал письмо Талейрану, тоже довольно курьезное по форме. Оба они принадлежали к одному кругу старой знати, оба выросли при Версальском дворе, но теперь один был "государственный преступник", а другой - "революционный министр". Наполеон еще на престол не вступил, формулы и этикет революции пока оставались в силе. Ришелье, очевидно, не желал им следовать; Талейран никак не мог без них обойтись. Сам собой наметился компромисс. Ришелье начинает письмо с обращения "гражданин министр", но несколько дальше вскользь вставляет "Ваше Превосходительство". Закончить он не может ни каким-либо из тех цветистых приветствий, которыми оба они пользовались в дни своей версальской молодости (и которые снова вошли в обращение несколько позднее), ни общепринятым революционным приветом: полагалось писать: "Salut et fraternite"** (эту формулу изобрел в 1793 году Оги). Ришелье - вероятно, после долгих колебаний и размышлений - написал: "Salut et respect"***. Быть может, братство в отношениях с людьми больше было свойственно ему, чем очень многим революционерам. Но написать это слово было невозможно.

При поддержке Талейрана и русского поверенного в делах Колычова, он своего добился. Однако о поступлении на французскую службу не было и речи, - "отчего он не Бурбон?". В судьбе Ришелье, как в судьбе России, произошла ещё до того счастливая перемена. На престол вступил император Александр I. В январе 1803 года императорским приказом "дюк Эммануил Осипович де Ришелье" был назначен градоначальником Одессы.

X

Летом 1789 года Потемкин предписал вице-адмиралу де Рибасу изучить берега Черного моря к востоку и к западу от Очакова. Одна из высланных Рибасом небольших экспедиций, под командой капитана Аркудинского, набрела на маленькую крепость Хаджи-Бей, имевшую с давних пор репутацию разбойничьего гнезда. Вокруг крепости была пустыня, но не очень далеко оттуда проходила дорога, по которой шли "караваны" из Польши и России в Турцию. Теперь это звучит забавно - тогда об этих местах говорили как о прериях, населенных команчами или сиуксами. Де Рибас обратил внимание на полосу берега у Хаджи-Бея: вот где бы устроить порт! Зная любовь Потемкина к новым городам, да еще портовым, он решил захватить крепость. Она и была взята 14 сентября, причем убито было в русском отряде пять человек.

Население и размеры крепости были невелики: вокруг укрепления было разбросано несколько десятков хижин, населенных татарами, евреями, греками и албанцами. Паслись табуны диких лошадей. Тем не менее, решено было наименовать Хаджи-Бей городом. Оттого ли, что крепость была одним из последних завоеваний Потемкина, или по другой причине, императрица Екатерина отнеслась к ней с особой заботливостью. Однажды на придворном балу какой-то петербургский академик выразил мнение, что Хаджи-Бей - неподходящее название для русского города; в древности же был вблизи этого места эллинский городок Одессос, или Одиссос, или Ордиссос. Императрице это понравилось - так и надо назвать: Одесс. Галантный академик, человек придворный, возразил: тогда не Одесс, а Одесса, ибо присоединен город к России не при императоре, а при императрице. Одессой Хаджи-Бей и назвали. Так, по крайней мере, объясняет название города наиболее правдоподобный рассказ.

Ришелье был назначен градоначальником - по более старой, возродившейся при большевиках терминологии - "гражданским комиссаром". Градоначальник был, города не было. Население к 1803 году несколько увеличилось, но почему-то в Хаджи-Бей съезжались из всех стран подонки общества. "Это республика жуликов", - писал Рейи, посетивший Южную Россию в 1803 году. "Помойная яма Европы", - вспоминает граф Ланжерон. Такой застал Одессу Ришелье. Градоначальником, потом военным губернатором всей Новороссии он пробыл одиннадцать лет. Когда он покинул Россию, Одесса была прекрасным благоустроенным европейским городом, с гаванью, торговый оборот которой доходил до 30 миллионов рублей в год - сумма по тем временам огромная.

Кузнецк, Магнитогорск - какую рекламу на весь мир сумели устроить себе большевики из этих новых городов! "На поле из ничего создали город", "за 15 лет выстроили больше, чем было выстроено в России до советской революции за полтора века", - мы это читаем не только в "Правде", и верит этому искренно не только леди Астор: должно быть, верит и вся советская молодежь. Разумеется, тратятся на эти Магнитогорски миллиарды. Одесса же была выстроена буквально на гроши. Правда, покупная способность денег была в ту пору не нынешняя. В одном старом сборнике мне попались воспоминания некоего Бориневича; он жил в Одессе более столетия тому назад и за комнату и стол в семье чиновника платил в месяц два рубля серебром! Но и с этой поправкой удивляешься, какие ничтожные средства отпускались Ришелье: 17 тысяч рублей, 32 тысячи рублей, 120 тысяч рублей и т. д.

Перечисляю только главное из того, что было сделано при нем в Одессе: проложено множество улиц, в 50 футов шириной каждая, разбиты сады, выстроены собор, старообрядческая часовня, католическая церковь, синагога, две больницы, театр, казармы, рынок, водоем, благородный воспитательный институт (впоследствии Ришельевский лицей), коммерческая гимназия, шесть низших учебных заведений, "редут с кофейным заведеньем" и "променная контора". Добавлю, что если Петербург выстроен "на костях", то об Одессе этого сказать никак нельзя. Там и крепостных не было, как не было помещиков. Ришелье пользовался вольнонаемным трудом. Некоторые из его построек существуют и по сей день. Строил лучшие здания (или, быть может, лишь присылал для них рисунки) знаменитый архитектор Томон.

Особенно изумляться всему этого не приходится. Так же строились города Сев. Америки, так же и теперь созданы истинные чудеса в Голландии. Но в рекламе их никто особенно не заинтересован. И столь велика в мире власть невежества, глупости и денег, что предметом искреннего или построчного восторга стал, в качестве "невероятного достижения", Беломорский канал - т. е. массовое убийство людей, произведенное самым бесстыдным полицейским учреждением истории.

Жил Ришелье чрезвычайно скромно, в небольшом доме, на улице, названной его именем. Работал он целый день, ездил по постройкам, принимал подчиненных и просителей, посещал присутственные места, экзаменовал воспитанников своих, учебных заведений, объезжал край, бывал на археологических раскопках. Популярность его в Новороссии была совершенно исключительная; об этом есть свидетельства, исходящие отнюдь не из официальных источников. Он охотно посещал маленькие вечера в частных домах и в "редуте", принимал участие в домашних чтениях-концертах. Программа одного из таких вечеров до нас дошла с именами всех участников. По-видимому, в большинстве это были купцы разных национальностей Одессы, едва ли люди очень культурные, и обстановка, должно быть, мало напоминала Версаль. Но бывший первый камергер Людовика XVI о Версале и думать забыл. Он всей душой ушел в свой город. Из писем его видно, что он по-настоящему влюбился в Одессу. Военная служба не принесла Ришелье ничего, кроме горя и разочарований. В первый раз в жизни он теперь занимался мирным культурным делом, которое дало ему полное душевное удовлетворение. Я не хочу сказать, что генерал-губернаторы рождаются, и что Ришелье родился генерал-губернатором. Но этот человек, сочетавший ум с кротостью, энергию с верой в труд, всю жизнь только об одном и мечтал - создавать. Не удалось ему ничего сделать для Франции, почти ничего - для французской эмиграции. Он теперь работал для чужого народа: вместо Версаля и Кобленца оказалась Одесса.

XI

Отечественная война должна была поставить Ришелье в нелегкое положение. Конечно, он уже давно был "Эммануил Осипович", генерал-лейтенант русской службы, правитель огромной провинции, оказавший неоценимые услуги России. Император Александр очень его любил и говорил шутливо, что обязан вечной благодарностью Французской революции: она дала ему таких людей, как Ришелье. Со всем тем, Ришелье был француз.

В "Войне и мире" Жюли Карагина пишет княжне Марье на забавном, дословно переведенном с французского, языке: "Я вам пишу по-русски, мой добрый друг, потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить. Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору"... Так были настроены в 1812 году почти все, и положение французских офицеров русской службы оказалось, естественно, не из самых приятных.

Герцогиня Ришелье в своих воспоминаниях о муже говорит, что он ни за что не хотел воевать со своими соотечественниками: потому и принял в свое время, вместо предлагавшегося ему военного поста, назначение в Одессу, чтобы не проливать французской крови. Это совершенно неверно. Некоторые эмигранты (например, граф Тулуз-Лотрек) были действительно так настроены. Но Ришелье к их числу не принадлежал. Сражался он против Франции в 1793-1794 годах, готов был и даже, можно сказать, жаждал воевать и в 1812-м. По письмам его и поступкам видно, что он в пору Отечественной войны был так же "восторжен через энтузиазм", как Жюли Карагина. Для этого доброго, миролюбивого человека Наполеон, воплощение войны, давно уже стал некоторым подобием Антихриста. После Бородинского сражения Ришелье, весьма здраво и трезво (в отличие от большинства современников) расценивая трудное стратегическое положение французской армии, одновременно высказывает сомнение, человек ли Наполеон или существо потустороннее: если он человек, то войдет в Москву - и там погибнет, но что если он - не человек?

XII

С внешней стороны, во всяком случае, было тут и странное, и смешное: генерал по фамилии Ришелье призывал жителей Новороссийского края "явить себя истинными россиянами" в борьбе с нашествием французов. Но в искренности волнения "дюка" сомневаться нельзя. Первое его дело в 1812 году: он жертвует свои сбережения, все, что у него было, 40 тысяч рублей, на дело обороны. Все его письма говорят об одном: как бы получить назначение на боевой пост, как, хоть в малой мере, способствовать поражению дьявола? Если не ошибаюсь (вполне проверенных сведений я не нашел), он съездил в Петербург, участвовал в каком-то военном совете, что-то предлагал. Назначения на фронт он не получил: в Одессе началась страшная эпидемия чумы. Начальник края, естественно, должен был остаться на своем посту.

На этом посту Ришелье и оставался еще два года, показывая чудеса распорядительности, доброты и самоотвержения. Он окончательно покорил сердца местных жителей. "В Одессе живет тридцать тысяч человек, и все без исключения обожают дюка", - писал один из современников. Заезжие столичные люди бывали, по-видимому, недовольны его демократизмом: ходит пешком в старенькой шинели, хоронит холерных, посещает греческие и еврейские лавки, крестьянские избы, запросто беседует с хозяевами, расспрашивая их о делах, бывает на вечеринках у купцов!.. Несмотря на старенькую шинель, вид у него был грансеньерский. "Всегда оставался герцогом де Ришелье!" - пишет Сикар.

Сам он также очень любил население своего края. "Он слишком одессит" ("trop Odessois"), - замечали неодобрительно иные. Особенно восхищали Ришелье казаки. Правда, говорит он о них приблизительно так, как мог бы говорить о патагонцах: "Какие умницы! Не имеют никакого представления о компасе, но в степях обходятся без него, безошибочно ориентируются по звездам". Тот же тон Магеллана на Филиппинских островах порою сказывается и в его отношении к туркам, к татарам. Под Аккерманом пленный паша попросил Ришелье, в виде личного ему одолжения, отрубить голову провинившемуся переводчику. Ришелье невозмутимо ответил, что всей душой рад бы сделать эту небольшую politesse, но по закону не имеет на то права.

Он много путешествовал по Южной России, все восторгаясь ее красотами. С некоторым правом можно утверждать, что именно Ришелье (если не считать полумифических генуэзцев и Афанасия Никитина) открыл Ялту, Гурзуф, Ливадию. В Гурзуфе он приобрел участок земли - впоследствии известное имение Воронцовых - и выстроил там для себя дачу. Позднее продал ее по недостатку средств. Состояния он в России не нажил. Между тем цены на землю в южной России, благодаря его культурной работе, поднялись чудовищно: под Одессой десятина при его вступлении в должность шла по 80 копеек, а к концу его пребывания на должности платили целых двенадцать рублей!

И наконец, случилось то, что сами эмигранты склонны были тогда считать чудом! Военное счастье изменило Наполеону. В рядах разных европейских армий входили они во Францию.

Входили с самыми разными чувствами. "Мерзавцы остались во Франции, полоумные эмигрировали", - писал когда-то Растопчин, главный русский ненавистник эмигрантов, да и французов вообще. Оказалось, не все оставшиеся во Франции - мерзавцы, и не все эмигранты - полоумные. Были и такие, что, по слову Токвиля, "хотели восстановить старый строй, но похуже того, который был революцией разрушен". К их числу принадлежал Ланжерон. Крестьяне, отобравшие у него землю в начале революции, с радостным видом ему сообщили, что его лесов они не тронули. "Вот и отлично, будет на чем вас перевешать", - угрюмо ответил Ланжерон. Никого вешать ему не пришлось. "29 марта 1814 года, - рассказывает Пэнго, - он с русским отрядом поднялся на Монмартрский холм и долго молча смотрел на город, в котором прошла его молодость, которого он не видел 25 лет..." Пореволюционная Франция ему, по-видимому, не понравилась: он навсегда остался в России. Его единомышленник и товарищ по русской службе Сен-При умер за день до взятия Парижа.

С иными чувствами возвращались другие эмигранты, и разный багаж мыслей, чувств, опыта ввозили они с собою - от английской конституции до блюда Weish Rarebit, который, по совершенно серьезному одобрительному замечанию одного из историков, вывез во Францию из Соединенных Штатов знаменитый гастроном-эмигрант Брилья-Саварен (впрочем, вернувшийся в Париж много раньше).

Что же именно привез с собой после долгого изгнания дюк Эммануил Осипович де Ришелье? Он, во всяком случае, был эмигрант не мстительный и незлобивый.

Но Ришелье, собственно, и не собирался возвращаться во Францию. После ухода Антих

Хо-хо! И бутылка рома!! Сейчас я уже немного устала от недосыпа и трудного дня, но настроение сразу поднимается как только вспоминаю чудо произошедшее со мной: я нашла Переписку! сегодня я уже говорю это тихо и одним предложением, а вчера я прыгала как ненормальная и не могла остановиться)) На всякий случай в сотый раз забила в поиск название и 7 ссылка или около того привела меня на библиотеку ImWerden где она лежала в pdf, а еще там же была ссылка на текстовый вариант в библиотеке Мошкова. Мошков выложил у себя 20 января, а на ImWerden-е появилась два дня назад!!!! ну не чудо ли это?

Сдала Новое время. Думаю о том, как много в мире, чего мы не знаем! десятки книг, а я о них даже не знала. Не знала про Оливареса, не знала про герцога Брагинского, не знала про Тридцатилетнюю войну.. как безумно я ограничена..Нам XX век читает блестящий профессор и после одной его лекции я поменяла свое отношение и к большевикам и к Советам, поняла, что этим можно и нужно гордиться. Огромный мир, огромный, огромный. Не зная о нем, не знаешь и о себе. Погода так себе, хочу грозы, но снег так бесконечно мил!

Просто охринительно!!!!!! Скачала полный цветовой тест Люшера и ... и.. и... черт!! ну как по картинкам с такой точностью можно определить состояние человека?????? Со мной он угадал полностью.. даже не по себе немного)))

В винампе играла песня Идем на восток и я с дикой ностальгией вспомнила Потёмкина, хотела даже взять с полки книгу. В тот момент я вышивала, хотя по сути мне бы делать курсач по средним векам, поэтому выдержав короткую но эмоциональную борьбы с собой я все таки вытащила из рюкзака своего Ришелье нового. Черкасов просто умничка!! Одно удовольствие читать в его изложении. Читать про военные действия дипломатию, психологию, а не про то что там у кого-то вылез геморрой, а кто-то спал с мальчиками. Во-превых, мне на это пофигу, плевать с высокой колокольни, во вторых, люди не заслуживают того чтобы после смерти потомки говорил, в какой период Тридцатилетней войны у Ришелье вылез геморрой, а в какой он валялся с язвами по телу!!!! В конце концов это ЛИЧНОЕ дело! Я бы например не хотела бы чтобы меня вспоминали тем, что а вот тогда-то именно в то время у нее начались месячные, а вдобавок насморк! Ужас просто!!! А в-третьих, по-моему просто мерзко позиционировать книгу как научную работу посвящённую Становлению Франции, а так книга и называется и при этом, на весьма долгие страницы изливать свои рассуждения о здоровье физическом и психологическом действующих персонажей Черт ну вот какое в смысле нацонольного самоопределения имеет значение с кем спал Людовик XIII и от кого по домыслам!!! автора родился Людовик XIV??? Вот меня это бесит! Ненавижу такие книги. Наверное это для таких идиотов, которые смотрят Дом 2 например. Молодец Черкасов! Хорошо что я купила эту книгу новую, а этих иностранцев..то бишь Энтони Леви я бы выкинула, да не могу так кощунственно обращаться с книгами.

Я безумно люблю читать.. нет.. я не могу жить без этих историй, без жизни вокруг. То что в книгах это жизнь, просто я ее не могу увидеть ибо я в Москве, на дворе XXI век и абсолютно счастливая улыбка, когда я могу оказаться сразу в двух местах)))))))) Не знаю как живут люди без книг. Их мир безумно узок и беден. Когда я не читаю. мне кажется что меня заперли и не дают выбора, не виду альтернатив.. Дар Бога - писать так, чтобы тот кто читает услышал тебя, увидел от что ты видишь. Меня просто прёёёт)))))Такой кайф! за сегодняшний день я успела поскучать читая одну книгу, поплакать прочитав другой рассказ и посмеяться впитывая третий. Как можно обходиться без этого? Упаси Господи стать циником или поганым реалистом.. тот кто видит только лишь голую реальность без мыслей и возможностей. Ужас. Я до конца жизни останусь романтиком)))) Может мне повезет в жизни может нет, но черт побери эти мгновения острого счастья от того что я живу каждый раз незабываемо! Какой бы ни был повод)))))))))))))
" Ну и вот, - печально закончил рассказ Гарри. - Мы всё- таки не смогли их всех убить и нас схватили. Хотя я и убил Волдеморта. Вообще- то, я целился Авадой в Дамблдора… и попал почти, а он взял и отразил луч на меня. Не, ну какая дрянь престарелая, а? Я пригнулся, и Авада попала в Волдеморта. Вот он удивился, наверное… Правда, чуть не попала Снейпу по голове - то есть слегка попала - у него сразу изменилась стрижка - на такой симпатичный полубокс… Хорошо, что он тогда этого не заметил, а то бы он меня прямо там удавил, - довольно заметил Гарри. - А так он увидел себя уже в министерстве, а там были авроры… Впрочем, он всё равно хотел меня убить, а я защищался, и тогда нечаянно мы убили 14 авроров… Но это ерунда, правда?

- Я бы не сказал, - тяжело проговорил инспектор. Видно было, что он с трудом сдерживается, чтобы не достать табельное оружие и не устроить крутое мочилово.

- Злой вы какой- то, - Гарри Поттер вздохнул и смешно сморщил нос. - Может, вы всё же из них?

- Из кого? - обречённо спросил инспектор, понимая, что живым не уйдёт.

- Из этих… - таинственным шёпотом сообщил Гарри.

- Я уже ни в чём не уверен, - сообщил инспектор. - Продолжайте, прошу вас." Блуждающая рысь. Спасибо автору))) было весело!

С возвращением в сеть милая)))) Сам не скажешь никто не скажет. Хотя это я конечно преувеличиваю. Страшно захотелось послушать Цоя... чем сейчас занимаюсь а по совместительству читаю книжку, которая приглянулась мне в Новом книжном, когда я не нашла Ришелье и решила потешить свою душеньку разглядыванием фантастики. Тратить 150 рублей на неизвестного автора мне стало жалко и записав имя и название я потопала домой. Сделала заказ в магазине б/у книг на Ришелье ибо о ужас!! нигде так и не смогла найти в продаж. Конечно вероятно что он есть в Олимпийском, так боязно туда тащиться чтобы вернуться не солоно хлебавши! Сегодня получила второй экзамен и моему удивлению не было предела мне поставили автоматом пять! А ведь она говорила что не будет ставить. Слава тебе Господи! А перед этим сдала коммерческое право. Мне жутко повезло! Вот что значит иногда проявлять самопожертвование! Решила пойти с другими девчонками из нашей группы раньше, чтоб остальные мои друзья сумели пойти вчетвером и кто бы мог подумать!!!! Все кроме них сдали! В том числе и я. А когда они последние пришли он стал куда-то торопиться и отправил их на пересдачу. Жесть. Ооо кстати, вчера случайно узнала, что румынское слово "приколич", которое у нас употребляют как "прикольно" значит вампир или мертвяк или неупокоившийся. После этого целый день останавливаю себя и думаю, что быстро отучусь от этого привязчивого словечка. Пересматривала Секретные материалы Борьбу за будущее. Жутко греет мысль о том что где-то на другом континенте америкосы снимают второй полнометражный фильмец))) Эйфория!! Вот так вот я и развлекалась последнее время: читала книги, готовилась к экзаменам, смотрела фильмы, вышивала, гуляла, бездельничала, размышляла о жизни... вообщем как всегда. Страшно не хочется включать квип. выработалась какая-то аллергия на него. Вообще все эти сетевые средства связи я не уважаю. Не можешь посмотреть человеку в глаза - считай никогда с ним не был знаком. Отчего-то в последнее время хочется познакомиться с тем кто хорошо рисует. Нет не для того, чтоб этот человек что-то нарисовал, просто попросить рассказать мне о чем-нибудь красивом. Странное желание. Потолок обклеен звёздами и месяцем и луной, каждый вечер под разными впечатлениями за весь день я вижу разные рисунки созвездий и даю разные имена..здорово. Хочеться попутешествовать!!!Еще нашла песню из фильма девушка в кафе чему невероятно рада. А брат так и не скачал мне пятый сезон Никиты. Из чисто спортивного интереса узнать чем все кончилось... а вот чем кончится серия Терри Гудкаинда мне уже совсем не интересно. Пару недель назад начала грызть мыль типа: вот, уже целый годн или два валяется на компе Девятое правило, а я после первой главы бросила, может там дальше было бы лучше.. ну и все в таком духе. Открыла я файл и думаю: ладно, открою концовку и если ничего не пойму так и быть прочитаю. Через пять минут я удалила его нафиг!!!!! И решила, что хоть это и не в моих правилах оставлять серию незаконченной ( а у меня 8 правил стоят на полке) но засорять свой дом, а тем более тратить 3 сотни на это убожество - никогда!!!!!!!!!

Ощущения от выходных и начала недели просто отвратительные. Такое ощущение, что или я на всех обозлилась или наоборот. Всюду дурдом. Абсолютно не выспалась прошлой ночью, меня надолго выбили из калеи эти проклятущие выборы. У меня паршивое настроение, куча дел и ни малейшего желания заниматься чем либо. фуууух.

Сегодня день расслабленный. Сейчас пытаюсь выбрать на какой тарифный план и какую торговую систему установить.

Ударилась в историю. Надо написать курсовик по Ср. векам, я решал писать про Тридцатилетнюю войну и начала с Ришелье... сильные люди притягивают меня.. читала про него часа полтора. пришла домой включила Мушкетёров, нашла краткую версию Политического завещания. Потом почувствовала себя лохом, когда купила книгу, а потом обнаружила что война про которую там говорится не та про которую я думала, а все моя невнимательность виновата...ну как можно было не обратить внимание на 1877-1878?! Я-то увидела две последние цифры и подумала что это та в которой Потёмкин участвовал. Ещё пока листала, думала: "Какая нафиг Плевна??" вроде не было ничего. А потом в метро зашла, открыла, прочитала посвящение и поняла какой я лох. Там было написано что-то в стиле (за дословность не ручаюсь): "Посвящается безвременно почившему императорскому величеству Александру Николаевичу" Знакомые с хронологией царствований поймут почему через секунду я начала смеяться над собой)))) Вот такие вот дела. Доплетаю фенечку для Ольги, которая до сих пор ни с кем из нас не говорит, разговариваю с Аней, которая жалуется на ту рухлядь в которую её сегодня посадили пытаясь научить водить, Димка мутит какую-то фигню, у меня создаётся впечатление что он не трезв. Все стремятся к правильности, систематизации и непрозодимой скуке. Я тоже часто бываю скучна для окружающих.. как хорошо, что с собой мне всегда хорошо. Ведь я это то существо с которым я от рождения до самой смерти.